Вот уже двадцать пять лет прошло с окончания мной бывшего Константиновского юнкерского училища.
. Читаю воспоминания Деникина и удивляюсь как мало все изменилось в традициях и психологии людей. У нас все было точно также….Вот кусочек Деникинского откровения:
«Училище наше помещалось в старинном крепостном здании со сводчатыми стенами-нишами, с окнами, обращенными на улицу, и с пушечными амбразурами, глядевшими в поле, к реке Днепр. Началась новая жизнь, замкнутая в четырех стенах, за которыми был запретный мир, доступный только в отпускные дни. Строгое и точное, по часам и минутам, расписание по-вседневного обихода… День и ночь, работа и досуг, даже интимные отправления — все на людях, под обстрелом десятков чужих взоров… Для людей с воли — гимназистов, студентов — было ново и непривычно это полусвободдное существование. Некоторые юнкера поначалу приходили в уныние и, тоскливо слоняясь по неуютным казематам, раскаивались в выборе карьеры. Я лично, приобщившийся с детства к военному быту, не так уж тяготился юнкерским режимом. Но и я вместе с другими в тихие ночи благоуханной южном весны не раз, бывало, просиживал по целым часам в открытых амбразурах в то-мительном созерцании поля, ночи и волн… Бывали и такие «непоседы», что, рискуя непременным изгнанием из училища, спускались на жгутах из простынь через амбразуру вниз, на пустырь. И уходили в поле, на берег Днепра. Бродили там часа-ми и перед рассветом условленным свистом вызывали соумышленников .подымавших их наверх.
А на случай обхода дежурного офицера на кровати самовольно отлучившегося покоилось отлично сделанное чучело. По тем же причинам отпускные дни (нормально — раз в неделю) были весьма ценными для нас, а лишение отпуска (за дурное по-ведение или неудовлетворительный балл) — самым чувствительным наказанием. Поэтому лишенные отпуска или нуждающиеся в нем в неурочный лень уходили иногда в город самовольно — тайком. Возвращались обыкновенно через классные комнаты, расположенные в нижнем этаже. Там юнкера готовились по вечерам к очередной репетиции. Случился раз грех и со мной. Вернувшись из самовольной отлучки, стучу осторожно в окно своего отделения. Приятели услышали. Один становится на пост у стеклянных дверей, другой открывает окно, и которое бросаю штык, фуражку и шинель: потом прыгаю в окно и тотчас же углубляюсь и книгу. Потом уже общими усилиями проносятся в роту компрометирующие «выходные» предметы. Труднее всего с шинелью… Одеваю ее в накидку и с опаской иду в роту. Навстречу, на несчастье, дежурный офицер.
— Вы почему в шинели?
— Что-то знобит, господин капитан.
У капитана во взгляде сомнение. Быть может, и самого когда-то «знобило»…
— Вы бы в лазарет пошли…
— Как-нибудь перемогусь, господин капитан.
Пронесло. От исключения из училища спасен. Возвращались юнкера из легального отпуска к вечерней перекличке. Опо-здать хоть на минуту — Боже сохрани. Пьянства как сколько-нибудь широкого явления в училище не было. Но бывало, что не-которые юнкера возвращались из города под хмельком, и это обстоятельство вызывало большие осложнения: за пьяное со-стояние грозило отчисление от училища, за «винный дух» — арест и «третий разряд по поведению», который сильно ограничи-вал юнкерские права, в особенности при выпуске. Если юнкер нс мог, не запинаясь, отрапортовать дежурному офицеру, то приходилось принимать героические меры, сопряженные с большим риском. Вместо выпившего рапортовал кто-либо из его друзей, конечно, если дежурный офицер не знал его в лицо. Не всегда такая подмена удавалась. Однажды подставной юнкер К. рапортовал капитану Левуцкому:
— Господин капитан, юнкер Р. является…
Но под пристальным взглядом Левуцкого голос его дрогнул и глава забегали. Левуцкий понял:
— Приведите ко мне юнкера Р., когда проспится.
Когда утром оба юнкера в волнении и страхе предстали перед Левуцким, капитан обратился к Р.:
— Ну-с, батенька, видно, вы не совсем плохой человек, если из-за вас юнкер К. рискнул своей судьбой накануне выпуска. Губить вас не хочу. Ступайте! И не доложил по начальству».